От автора
Ну, вот и всё, мои дорогие и терпеливые читатели. В конце этой главы Виктор Широков, от лица которого ведется повествование, простится с вами. Вернее, уйдет по-английски, не попрощавшись. В. Широков, прототипом которого, как не сложно было догадаться, являюсь я, рассказал на этих страницах о некоторых встретившихся мне на жизненном пути интересных людях. К сожалению, какие-то дальние эпизоды уже стерлись из памяти, кое-что пришлось домысливать. Поэтому и возникла необходимость изменить имена моих персонажей. А о ком-то из своих знакомых я по ряду причин писать не захотел. Возможно, о ком-то напишу позднее, просто сейчас еще не пришло время. Поэтому точка, стоящая в конце этой главы, может, вовсе и не точка, а многоточие. Кто знает...
Искренне ваш, Ю. .Л..
От редакции:
Этой главой мы завершаем публикацию романа Юрия Дмитриевича Логанова, генерального директора ОАО «МосЦКБА». Предыдущие главы вы можете прочесть в «ВА» №7 (27) 2015, №8 (28) 2015, №2 (30) 2016, №4 (32) 2016, №6 (34) 2016, № 7 (35) 2016 и № 1 (36) 2017.
Я не принадлежу к страстным почитателям творчества певца Трофима. Но в одной из его песен есть такие примечательные, на мой взгляд, строки:
Она для всех пропадет до рассвета,
Бродя во тьме социальных сетей.
А он уснет в одиночестве где-то
И никогда не узнает о ней.
Да, так уж получилось, что в век Интернета, мобильных телефонов и жизни в удаленном доступе люди почти разучились стандартно (традиционно для моего поколения) общаться. И порой сами, ведая о том или нет, страдают от этого. Ведь буквально сразу за дверью, особенно если снять наушники, столько интересных людей, возможностей прелюбопытных встреч и общения взахлеб. Впрочем, у каждого поколения свои ценности, особенно если рассматривать их с поправкой на возраст. Не помню, о чем я мечтал в предтинейджерском возрасте. Зато хорошо помню рассказ своего сына Димана, как он со своими товарищами на рубеже восьмидесятых-девяностых, когда на Переяславке, неподалеку от его тогдашнего дома открыли чуть ли не первый в Москве валютный shop, дико мечтал попасть туда и купить бутылку «Кока-колы», пачку жевательной резинки или батончик «Сникерс». Дабы реализовать эту мечту, ребята всеми правдами и неправдами доставали у родителей и родственников кто доллар, кто немецкую марку, а кто и целый английский фунт — магазинчик принимал только эти валюты. Продавцы ненавидели Димана и его дружков: они вваливались в shop целой гурьбой, имея за коллективной душой эту жалкую горстку разношерстной мелочи, подолгу бродили вдоль полок, выбирая товар таким образом, чтобы кому-то хватило по — хотя бы — одной пластине жвачки, кому-то с напарником — по половинке «Сникерса» и т.д. Все это сопровождалось громкими пререканиями, возгласами восторга, ясно слышными вздохами разочарований. Но зато потом… Они гордо шли по улицам своего района, жуя, откусывая и отхлебывая так, чтобы им позавидовали другие, не сумевшие еще до таких высот продвинуться пацаны, и чтобы окрестные девчонки, пусть мельком, как бы нехотя, но повернули свои головки им вслед. А когда к Виталию, Димкиному отчиму, заглянул, возвращаясь из деловой поездки в Германию, его пермский друг и коллега Николай, Диман словил крупную victory: он и не чаял такого, когда долго собирался с духом, пока, наконец, не выпалил:
— Дядя Коля, а не осталось ли у Вас какой ненужной уже немецкой мелочи? Я хотел купить «Bounty» в нашем шопе.
— Дима, — вмешалась Ленка, моя бывшая жена, — дядя Коля еще чего доброго подумает…
— Да ничего такого я не подумаю, — изрек добродушный пермяк, — сейчас, погоди, парень.
И вытряс из карманов пиджака, просто изумив Димана, целую пригоршню пфеннигов и металлических марок. «Ты знаешь, — рассказывал мне уже взрослый Диман, — на следующий день я взял с собой только своих закадычных друзей — братьев Петренко — и мы двинули в этот хренов шоп показать, какие мы крутые пацаны. Я открыл дверь ногой, взял три банки «Кока-Колы», три пачки жвачки, три «Сникерса», а также три «Баунти», которыми по-королевски одарил наших тогдашних подружек».
А о чем мечтал девятнадцатилетний Дмитрий Широков-старший на фронтах Великой Отечественной? Судя по его ставшим уже давнишними рассказам (Широков-старший ушел в лучший из миров в 1994-ом), мечтал он хорошо поесть, немного выпить, ну и, конечно, остаться живым и здоровым. Звучит довольно банально, а ведь при этом отец в годы войны был награжден орденом и двумя серебряными медалями. Но я не помню ни о дного батиного рассказа о, как говорится, ратном труде и героизме. Напротив — все фронтовые рассказы отца касались каких-либо приколов, забавных случаев и т.п. Особенно памятен мне его рассказ о том, как после очередного ранения он попал в новую часть. Бойцы части в основном уже успели повоевать, да и не мудрено: на дворе стояла осень 1943-го года. И отец, несмотря на свой, хоть и поздний, но еще тинейджерский возраст, успел уже поучаствовать и в битве за Сталинград, и в боях на Курской дуге. Два ранения и одна контузия, полагаю, сделали батю более осмотрительным, да и закалили заодно. Вот и парни из орудийного расчета, к которому приписали Диму Широкова-старшего, были тоже обстрелянные. Особенно в этой небольшой компании выделялся Мишка, самый возрастной и вообще слегка приблатненный. Он-то и подбил своих товарищей по оружию (вернее, по орудию) «ходить в атаки».
Мероприятие это заключалось в следующем. Строго по очереди кто-то из их расчета вместе со вторым эшелоном пехоты шел в атаку. С первым эшелоном подниматься в атаку было и опасно, и неэффективно. Да и не успеть было: как правило, отец и его друзья участвовали в предшествовавшей атаке артподготовке. И вот, когда первый вал пехотинцев выбивал врага из ближней траншеи и устремлялся дальше, наступал черед второго эшелона, в задачи которого входило поддержать первопроходцев, развить успех и выбить супостата со второй и последующих линий обороны. И тут лихие отцовские дружки, а когда и он лично, пристраивались ко второму валу и с криками «Ура!», «За Родину!», «За Сталина!» бежали аккурат до первой траншеи, в которую и ныряли благополучно. А там, если повезет, можно было найти брошенные немцами или румынами консервы, галеты, шнапс и другие продукты питания и бухания. А вот если не повезет, то там можно было нарваться на недостреленного вражеского солдата. Ну и, само собой, такие ходки артиллеристов совсем не приветствовались их командирами. И вот однажды Мишка — очевидно, он не ограничился первой линией обороны, а прошел с пехотой заметно дальше — притащил из такой «атаки» совершенно офигительную соболиную шубу. Такой артефакт уж точно не мог заваляться в первой траншее: надыбал шубу, судя по всему, немецкий офицер, место которого было в каком-либо командном блиндаже. Очевидно, собирался при случае подарить своей фрау (или фройляйн), да вот…
Чуть ли не с месяц друзья по орудийному расчету таскали крутую шубу за собой при передислокациях и всячески укрывали ее от посторонних глаз. Да разве можно подобное укрыть, особенно в таких вот полуэкстремальных условиях, когда фронт устремился вглубь Белоруссии, и войска развивают успех. Кто-то что-то нашептал командиру дивизиона, тот вызвал к себе командира батареи, а этот — Мишку, и, несмотря на все Мишкины заверения, что, типа, «ничего такого у нас нет и не было», приказал немедленно сдать ему шубу.
— Что делать будем, пацаны? — прибежал озадаченный Михаил, — Не сдавать же летюхе собственными руками такое добро.
— А ты пошел в несознанку?
— А то!
— Черт его знает. Задача. И какая падла настучала?
— Вот что я думаю, — изрек тертый Миша, — В конце концов, кроме нас шубу никто толком не видел. Может, мы ее еще вчера пропили.
— Ага…
— Кстати, пацаны, а ведь это идея! Все равно начальство нас не оставит в покое. Рано или поздно доберутся до нашей шубейки. Так лучше, пока не поздно, загнать ее или выменять на что-либо. И концы в воду.
Благо на дворе стоял вечер, так что Миша с Димой, затолкав соболиные меха в вещмешок и оставив остальных членов расчета на стреме, двинули втихую на близлежащий белорусский хутор. Вскоре вернулись назад с полученными в обмен салом и домашним хлебом. А потом было еще чуть ли не с десяток челночных ходок: туда с пустыми котелками, оттуда — с полными. Самогоном поили практически всю батарею, даже бойцов-узбеков. Они-то и подвели. Практически в самый разгар тихого веселья хором начали блевать, да так, что переполошили медслужбу: те подумали, что в части началась эпидемия. Комбат быстро вычислил зачинщиков пьянки, и они были отправлены под арест. Впрочем, какой арест, когда подразделение стоит в поле? Проштрафившихся определили в яму, в которой до того хранились ящики со снарядами. Как знак гуманизма, дно ямы устлали еловыми ветками — была поздняя осень, а может, зима, — и приставили часового. Буквально через полчаса парни задубели и тут уж волей-неволей вспомнили, что у них осталось еще полно самогонки.
— Эй, служба, — крикнул из ямы Мишка, — сбегал бы, а мы тихо посидим: мышь не пискнет.
Вскоре и часовой, и арестанты были уже конкретно бухими. И это существенно снивелировало погодное воздействие. А уже на рассвете был получен приказ о передислокации, и вчерашние бузотеры снова вернулись к выполнению своих воинских обязанностей.
...Когда, разомлев после водки, я достаю 9-го мая старые, в том числе и армейские отцовские фотографии, а также его награды, то иногда невольно начинаю вспоминать, а о чем же мечтал я в свои девятнадцать лет. Наверное, о том, чтобы научиться играть на гитаре не хуже Сереги Краснорядцева с факультета кибернетики. О крайне дефицитных в то время сигаретах «Chesterfiеld». О знойных женщинах, которых влюбляешь в себя с первого взгляда… Впрочем, все это, пожалуй, не так важно. Куда важнее то, что я уже тогда, примерно в эти свои годы понял, что не мечтами едиными жив человек. Я говорю о мечтах бесплодных. Зачем пустопорожне мечтать, когда вокруг столько интересного?
Просто порой мы этого не замечаем. Возможно, кто-то проходит мимо судьбоносных встреч и ярких картин жизни, а кто-то и вовсе гуляет по другой дороге. Так уж мы, видимо, устроены, что в свои молодые годы, как правило, не ценим общения с интересными людьми, да и вообще, не ценим время. Когда-то мне попались такие строки Эриха Марии Ремарка, вернее сказать, это были слова, произнесенные одной из чахоточных (как всегда у него) героинь: «Человек, которому предстоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги, то оказывается,
что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель».
Шестьдесят — это довольно удобное время для подведения пусть промежуточных, но все-таки итогов. В этот период начинаешь ясно осознавать, что многое уже не вернется, не повторится никогда ни на каком витке. И ничего тут не поделаешь. Жизнь стремительно идет к концу. И она, сука такая, все увеличивает на этом пути обороты. Но я стараюсь не расстраиваться на сей счет. Что бы там ни было, мне в этой жизни сопутствовала удача повстречать многих интересных личностей. О ком-то из них я рассказал на этих страницах. Вот и получился почти роман. Хотя вряд ли его будут перечитывать следующие поколения. И вряд ли обо мне, Викторе Широкове, кто-нибудь потом скажет нечто подобное, что сказанул как-то мой внук Егор: «Был такой дядя — Пушкин». Да бог с ним, со всем этим. Гораздо более ценно то, что, просиживая над этими записками, я еще раз пережил те или иные эпизоды своей жизни, вспомнил своих близких и дорогих моему сердцу людей, да и просто добрых (и не очень) знакомых. Но далеко не обо всех из них я написал на этих страницах. Не написал я, например, об абсолютно прикольной девушке Юлии Морозовой — известной ведущей с радио Energy, с которой проживал когда-то, что называется, next doors. Не написал потому, что в жизни она совершенно другая, и я не захотел хоть сколь-нибудь скорректировать ее образ, в котором она предстает в эфире. Ничего не написал я и о легендарном человеке, майоре Российской Армии Алексее Климове. Судьба свела нас совершенно неожиданно, и я всегда гордился и горжусь этим
знакомством. Нет, я вовсе не склонен греться в лучах чужой славы. Просто общение с такими людьми очищает помыслы и даже порой корректирует наши поступки. И не перестаешь восхищаться силой духа этих высоких личностей. Ну, посудите сами. Как не восхищаться человеком, который, получив во время чеченской компании жестокое ранение, полностью лишившее его зрения, сумел остаться в строю. И по сей день А. В. Климов, по его собственному выражению, «служит Отечеству и народу». Что нового я мог бы рассказать об этом герое, о котором уже столько написано и снято; а его близкий друг, бард и известный корреспондент Сергей Гапонов даже посвятил Алексею одно из своих стихотворений.
А со сколькими интересными людьми я никогда не был знаком в силу временных, социальных или иных обстоятельств. Сожалею, что мне не довелось познакомиться с Юрием Визбором. Да, он родился на двадцать с лишним лет раньше меня и вращался, как говорится, в другой тусовке. Но при этом Визбор был моим современником. Я всегда с симпатией относился к этому человеку и по-хорошему ему завидовал, ведь природа наградила его столькими талантами и умениями: репортер, поэт, бард, актер, писатель, драматург, художник… И все это досталось одному человеку. К большому сожалению, Ю. И. Визбор рано ушел из жизни, едва только достигнув пятидесяти. Хорошо помню, что случилось это в 1984 году, когда мне было двадцать шесть. К той поре в моем застольном репертуаре было, пожалуй, с десяток его песен. Вообще, визборовские песни широко и охотно пелись народом. Ну, в самом деле, в какой компании не любили затянуть «Домбайский вальс», «Милая моя» или, допустим, «Ты у меня одна». Чего не скажешь о песнях Владимира Высоцкого, ушедшего четырьмя годами раньше Визбора. Высоцкого пели и поют значительно реже, чаще слушают. Его манера исполнения непередаваема, присуща только ему самому. Хотя не скрою: я делал посильные попытки исполнения песен Владимира Семеновича, и по оценке моих друзей кое-что получалось не так уж отстойно. А вот о том, что не был с ним знаком лично, я никогда особо не сожалел: он был какого-то не моего склада, не моего ума человек. Но, что любопытно, я был немного знаком с его матерью Ниной Максимовной, которая работала в отделе научно-технической информации нашего НИИ, в кое я попал по распределению после окончания вуза.
Очень сожалею, что никогда не был знаком со Львом Ландау — выдающимся физиком-теоретиком, лауреатом Нобелевской премии, по воспоминаниям современников, страстным охотником за женщинами и тоже, безусловно, интересным человеком. Кажется, ему приписывают это изречение: «Красота гасит любовь, ибо не согласуемы созерцание и страсть. В красоту влюбляются только не чувственные к красоте». Неплохо сформулировал действительный член АН? Впрочем, если принять во внимание то обстоятельство, что Л. Д. Ландау родился ровно на пятьдесят лет раньше меня, у нас не было даже, пожалуй, и теоретических шансов познакомиться.
И уж абсолютно никаких не было у меня шансов повстречаться с родившимся в 1896 году русским авантюристом Б. М. Скосыревым. Интереснейшей судьбы человек. Поучаствовал в Первой мировой войне, пожил в Великобритании, выполняя секретные поручения британского правительства, более десяти лет провел в нашем ГУЛАГе. Но самой крутой фишкой в судьбе нашего соотечественника Бориса Михайловича Скосырева явилось то, что под именем Бориса I он, пусть и ненадолго, стал первым и единственным в истории королем государства Андорра.
А со сколькими интересными женщинами мне не суждено было познакомиться! Но об этом, пожалуй, лучше тактично промолчать. На дворе сейчас стоит весна – пора пробуждения природы и всего живого, пора любви и надежд. До сих пор для меня весна является лучшим, любимым временем года. И иногда мне кажется…
Звонит телефон. Я подойду.
Опубликовано в журнале "Вестник арматуростроителя" № 3 (38)
Размещено в номере: «Вестник арматуростроителя», №3 (38) 2017
